Скелеты в шкафу. Драматичная эволюция человека. Страница 3

Теперь он превратился в настоящую зону бедствия. Вся сантехника была вырвана, электрогенератор и проводка украдены, крыша проседала. Меня провели в грязную комнату, где не было ничего, кроме крыс, мусора и гор кирпича, и потребовали плату за неделю вперед. Забрав мои деньги, хозяева попрощались со мной, сели в джип и исчезли.

Эти события привели меня в не самое лучшее расположение духа. Я вышел из разваливавшегося дома и прошел несколько километров по пыльной дороге до Фомбони — главного (и единственного) города на острове. Город практически вымер, но в какой-то грязной лавке мне удалось купить пару банок мясных консервов, риса и спичек. С ними я вернулся в свою резиденцию. Туда же той ночью пришел Бако Мари. Во время моих предыдущих приездов на Мохели Бако возил меня по острову на своем мотоцикле. Сейчас он был полон революционного пыла, и меня это очень нервировало. Бако рассказал мне, что, к сожалению, популяция лемуров, которую я изучал в предыдущие годы, исчезла из этих мест. Позднее из-за потоков беженцев это произошло и в других частях острова. Итак, смысла оставаться на Мохели не было.

На следующий день я отправился в офис AirComores за билетом на следующий остров — Анжуан. Агент компании очень вежливо сообщил, что с радостью продал бы мне билет, но не может этого сделать, пока я не покажу ему свою выездную визу. Выездную визу? Я же путешествую внутри страны. И когда я вылетал из Морони, от меня никто не требовал виз. «Тем не менее, месье, чтобы уехать с Мохели, вам нужна виза. Без нее мы не сможем выдать вам билет», — сказали мне. А где я могу получить такую визу? Конечно же, у «Революционной молодежи»!

Тем же вечером, после наступления темноты, меня посетил посланник весьма представительного и учтивого человека, который был префектом Мохели до объявления независимости. Приглушенным голосом гость предложил встретиться с префектом, но тут же предупредил, что меня никто не должен видеть, иначе меня могут ждать ответные меры с обеих сторон. Я пробрался в затемненный дом префекта и нашел бывшего чиновника в состоянии сильнейшего волнения. Он рассказал мне, что правительство распущено и остров терроризирует банда тинейджеров с автоматами — местные хунвейбины. Их власть поддерживается группой военных из Танзании, которые стоят лагерем на берегу. Префект описывал мне ужасы, которые творила «Революционная молодежь», и заявлял, что ничего на острове не происходит без их разрешения. «Месье, — завершил он свой рассказ, — вы должны немедленно покинуть это место!»

Вот только для этого мне необходима была выездная виза. Чтобы ее получить, нужно было обратиться к «Революционной молодежи». Я снова отправился в Фомбони и нашел там группу 14-летних подростков обоих полов, которые болтали, курили травку (Али Суалих легализовал марихуану) и лениво поигрывали разнообразным оружием. Я потребовал выдать мне визу на выезд и тут же получил отказ. Когда я спросил почему, мне ответили, что у них нет штампа. Как вы можете понять, последующие несколько визитов за визой закончились тем же.

Так что, когда я сидел на берегу и смотрел на приближающуюся лодку, у меня были все основания отчаиваться. Было очевидно, что местные хунвейбины никуда не отпустят дойную корову, с которой можно свободно получать прибыль, и я не знал, что они сделают со мной, когда деньги закончатся. Не то чтобы я хотел узнать это на практике. Если бы я отказался платить за свою комнату, последствия могли бы быть плачевными. Кроме того, в отсутствие лемуров ничто не могло отвлечь меня от размышлений о моем бедственном положении (особенно после того, как в моем радиоприемнике сели батарейки). Вполне естественно, что в какой-то момент лодка на горизонте привлекла мое пристальное внимание. Постепенно она становилась все больше и больше, пока наконец я не понял, что лодка приближается к берегу, примерно к тому месту, где я стоял. Когда ее нос воткнулся в песок в нескольких ярдах от меня, я увидел на борту двух человек, измученных морской болезнью. В них я узнал своих собеседников из аэропорта в Дар-эс-Саламе. Они переночевали в моей развалюхе, а на следующий день мы все вместе отправились в штаб-квартиру «Революционной молодежи».

Придя в себя после морского путешествия, бородатый парень с лицом Иисуса оказался весьма харизматичным персонажем, который быстро сумел очаровать бунтующих подростков. Через несколько дней они буквально ели у него из рук, а один из них раздобыл кусок линолеума и аккуратно вырезал на нем штамп выездной визы. После того как визы оказались в наших паспортах, мы втроем наконец-то сели на самолет до Анжуана и его дикой природы.

Любой, кто знаком с чудесными Коморскими островами и их доброжелательными жителями — смесью африканцев, арабов и малагасийцев с каплей европейской крови, — желает им более спокойного и благоприятного будущего. Но вот прогнозы для коморской флоры и фауны неутешительны. Когда я впервые приехал на Коморы в 1974 году, население всех четырех островов архипелага составляло около 250 тысяч человек. Сегодня на трех островах проживает как минимум в три раза больше людей. Даже на Майотте, где природе угрожает производство, а не бедность, популяция лемуров за последние 10 лет значительно сократилась, и это очень серьезная проблема.

Большинству популяций лемуров на Мадагаскаре угрожает вымирание. Майотта — единственная страна обитания этих животных, управляемая развитой нацией, которая при желании могла бы принять меры для их защиты.

Несмотря на невнимание властей, лемуры должны занять особое место в сердцах и умах тех, кто интересуется историей человечества. Как я уже упоминал, все дело в том, что они похожи на наших далеких предков, живших в эпоху эоцена, то есть около 50 миллионов лет назад. Размеры сегодняшних лемуров варьируются от мыши до крупной кошки (хотя еще совсем недавно встречались виды ростом с гориллу). Мозг лемура по отношению к его телу меньше, чем у высших приматов, и лемуры в гораздо большей степени полагаются на свое обоняние. Тем не менее они вовсе не так глупы, как можно предположить. Исследователи психологии приматов сначала пытались изучать интеллект лемуров с помощью тестов, разработанных для обезьян и даже людей. Такие тесты предполагают гораздо более высокий уровень развития моторики и визуальную, а не обонятельную оценку объектов. Все это очень мешало ученым в понимании того, как именно лемуры воспринимают мир, поэтому они занялись разработкой способов, позволяющих тестировать когнитивные способности лемуров более привычными и подходящими для них способами. После того как такие методы будут созданы, мы сможем выяснить, как именно происходили познавательные процессы до возникновения нашего необычного способа обработки информации. Уже только поэтому лемуры представляют для нас огромную ценность. Кроме того, они могут рассказать нам о социальных стратегиях наших предков и об их взаимодействии с природой. Что касается меня, то я пытался получить от них еще один важный урок.

Сегодня большая часть моих исследований посвящена антропологии. Я пытаюсь понять, что говорят нам окаменелости и другие археологические свидетельства человеческой эволюции. Как и все мои современники из англоязычных стран, я изначально воспринимал биологическую историю человечества как целенаправленный и героический путь от примитивности к самосовершенствованию. Когда я оканчивал университет, было распространено мнение, что эволюция — это процесс тонкой настройки, который постепенно, век за веком, делает живые существа все более и более приспособленными к окружающему миру. Неудивительно, что эта концепция пользовалась такой популярностью, — она кажется интуитивно привлекательной для вида, который является единственным представителем своего рода на планете. Наша уникальность заставляет нас представлять эволюцию Homo sapiens в виде единой ветви генеалогического древа. Разумеется, в некоем очень ограниченном смысле это представление верно. Мы действительно являемся наследниками уникальной последовательности предков, каждый из которых существовал в строго определенный период времени. Но это ретроспективный взгляд, и если мы рассмотрим эволюцию в целом, то поймем, что все происходило совершенно по-другому. То, чему меня учили, оказалось лишь частью общей истории. Я впервые задумался об этом в конце 1960-х годов, когда начал работать с лемурами.